Сочинение на тему "На дне М. Горького: своеобразие пьесы"
Художественное своеобразие пьесы М. Горького «На дне»
С первых рецензий на мхатовскую постановку пьесы Горького «На дне» начались споры о ее художественных достоинствах и недостатках. Очевидно было, что драматург пожертвовал увлекательностью интриги, напряженностью действия и психологической глубиной характеров ради чего-то, с его точки зрения, более важного. Чего же именно?
На первый взгляд пьеса представляет собой статическую серию бытовых натуралистических зарисовок, внутренне не связанных сцен, она лишена действия, развития, драматического конфликта.
В пьесе проступают несколько мотивов, идейно-тематических комплексов, представленных на уровне идей и настроений, черт характера действующих лиц, их стремлений, идеалов, поступков, их взаимоотношений и судеб, их отдельных столкновений. При этом ни одна судьба, ни один конфликт не прослеживаются целостно от начала до конца. Все они намечаются как бы пунктиром, прерывно, эпизодично. О целостности можно говорить только применительно ко всему мотиву, всему идейно-тематическому комплексу. Как писал сам Горький в «Литературной газете» в 1931 году, «пьеса делается, как симфония: есть основной лейтмотив и различные вариации, изменения его».
Мы мало знаем о жизни Квашни, но ее образ входит в сложное многоголосие пьесы: Квашня появляется в начале как носительница иллюзии о замужестве и в конце — как утратившая свою утешительную иллюзию, примирившаяся с неприглядной действительностью. Ее судьба и ее «голос» вводятся в «контрапункт» сценического движения.
Вчитаемся внимательно в экспозицию. В бытовом плане — это клубок мелких ссор сожителей ночлежки. В фабульном плане он не имеет никакого значения. Сцепившиеся Квашня и Клещ не станут дальше ни воевать, ни объединяться в «союз» против кого-то третьего. Параллельная перебранка персонажей — случайность, роль ее незначительна. Но именно в этой внешней случайности и незначительности складывается центральный организующий лейтмотив: Квашня и Настя утверждают утешающие иллюзии, а Барон и Бубнов отрицают их и глумятся над их приверженцами. В начале пьесы нас вводят в образ жизни этих людей. Утвердить себя можно только через попрание, подавление, прямое уничтожение другого человека. Либо ты истязаешь другого, либо другой истязает тебя.
Герои ведут параллельную перебранку, но диалоги соотносятся друг с другом по внутренней логике. В экспозиции уже заявлены все основные проблемы, которые будут решаться в пьесе; в зародышевом виде выступают все ее основные темы.
Как относиться к бесчеловечной жизни обездоленных, угнетенных? Терпеливо им нести свой крест? Смягчить муку других состраданием? Отдаться утешающим иллюзиям? Протестовать? Искать каждому для себя активный выход, скажем, в труде? Различные ответы на эти вопросы разъединяют или так или иначе сводят героев пьесы, которые находятся как бы в состоянии ожидания.
Появление Луки приводит все в движение. Это, безусловно, завязка. Все, что ранее медленно вызревало и худо-бедно разрешалось, теперь выплескивается на поверхность. В рутинной ночлежной жизни происходят не виданные прежде события: проявляют твердость характера и стремление вырваться со дна жизни Актер, Пепел, Наташа, Настя; «очеловечиваются» Клещ и даже Бубнов. В четвертом действии пьесы все полны какого-то свежего задора, силы, молодости, любви, понимания. В то же время остаются и ненависть, и презрение друг к другу, и непонимание друг друга. Сам-то Лука всех понимал, но, уйдя, не раскрыл ночлежникам секрета, как научиться понимать друг друга.
В финале пьесы автор привел персонажей к прямому столкновению их сущностей и правд. Спор завязывается по поводу Луки. Каждый выдвигает свое понимание старика и обвиняет всех остальных в абсолютном непонимании:
«Настя. Хороший был старичок!.. А вы... не люди... вы — ржавчина...
Клещ. Он — жалостливый был... у вас вот... жалости нет...
Татарин. Старик хорош был... закон душе имел!
Актер. Невежды! Дикари! Мель-по-ме-на!
Сатин (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы — все — скоты! Дубье... молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, всех хуже!.. Ты — ничего не понимаешь...»
Далее следуют слова Сатина, в которых сформулирована горьковская «человекоправда»: «Человек — вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека.) Понимаешь? Это — остроумно! В этом — все начала и концы... Все — в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это — великолепно! Это — звучит гордо!»
Но монолог Сатина — не кульминация четвертого акта пьесы. Действие идет дальше и от разговоров переходит в более высокую и трудную (ибо она ближе к жизни) сферу поступков. И здесь одно за другим совершаются «людьми дна» свободные деяния. Впервые щедр и добр к людям Клещ... Барон впервые задумывается над жизнью... А Настя впервые отвела душу в наслаждении местью, издеваясь над рассказом Барона о своем прошлом. Но кульминация еще впереди. «Ворон» Бубнов приходит добрый и щедрый и угощает всех; и бывший полицейский Медведев и педантичный Татарин размягчаются; и вот уже звучит песня — все сливаются во всеобщем воодушевлении, и сердца стучат в гармонии друг с другом.
В песне найдено то взаимопонимание, согласие мыслей о жизни и старике, которого никак не удавалось достигнуть путем рассуждений.
И наконец совершается последнее (а в условиях ночлежки и высшее) деяние свободной воли пробудившейся личности. Это — самоубийство Актера. Оно испортило песню (так же, как песня перед этим прервала рассуждение). Вот она, последовательность освоения «человекомира»: мысль, песня, поступок.
В людях проснулся идеал Человека — и это первый шаг в постройке нового «человекомира». Это выступает как пробуждение хаотической множественности людских «Я»: воль, стремлений, правд.
В пьесе есть любовный треугольник — Пепел, Наташа и Василиса. Пепел, бывший любовник Василисы, порывает с ней и сходится с ее младшей сестрой Наташей, но счастье их непродолжительно. Брошенная Василиса мстит и губит обоих влюбленных. Этого достаточно, чтобы сделать сюжетную пьесу с эффектной интригой убийства Костылева. Но в таком случае идея Правды, образы Луки, Сатина, Актера и Бубнова стеши бы лишними, тормозящими и обременяющими действие.
Пьеса М. Горького о другом — о том, что в теории и в жизни все — по- разному. «Дно» здесь иносказательно. Это модель мира, в котором жертвы не только стонут, но и обсуждают свои стоны. При этом Горький отнимает у них главную привилегию жертвы — безответственность за свою погибель.
«Дно» Горького метафорично, иносказательно, это условная модель определенных жизненных ситуаций и человеческих взаимоотношений. Горький пытается проверить теоретические ценности и нравственные нормы жизненными ситуациями. Вот тебе ситуация — попробуй, выведи из нее свое объективное суждение, поступи правильно. Куда ни кинь, всюду клин. Пришел старик и взбаламутил это болото. Пьеса построена как симфония абсолютно житейских ситуаций, на которые не распространяются умозрительные принципы философов.
Художественная ценность пьесы далеко не всегда определяется идейной глубиной и актуальностью данного в ней ответа на жизненно важный вопрос. Чаще хорошие драмы просто ставят умные, мучительные для человека вопросы — и это обеспечивает таким пьесам бессмертие. Вспомним хотя бы «Гамлета».
Советским критикам очень хотелось увидеть в пьесе пропаганду деятельной (революционной), а не пассивной (проповеднической) любви к людям. Но многого ли стоит политическая активность без «человеческого измерения»? Этот вопрос красной нитью проходит через проблематику всей русской литературы XIX в. Еще Пушкин в стихотворении 1830 года «Герой» размышлял на ту же тему:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...
Оставь герою сердце!
Что же Он будет без него?
Тиран...
Пьеса «На дне» сильна не столько своими ответами, сколько вопросами, вырастающими из самой гущи жизни, из самых насущных человеческих потребностей. А вопросы плохо задаются, когда все ладно да гладко. Потому пьеса «На дне» полна контрастов, резких столкновений доброго и злого, низкого и высокого, материального и духовного, комического и трагического.
С первых рецензий на мхатовскую постановку пьесы Горького «На дне» начались споры о ее художественных достоинствах и недостатках. Очевидно было, что драматург пожертвовал увлекательностью интриги, напряженностью действия и психологической глубиной характеров ради чего-то, с его точки зрения, более важного. Чего же именно?
На первый взгляд пьеса представляет собой статическую серию бытовых натуралистических зарисовок, внутренне не связанных сцен, она лишена действия, развития, драматического конфликта.
В пьесе проступают несколько мотивов, идейно-тематических комплексов, представленных на уровне идей и настроений, черт характера действующих лиц, их стремлений, идеалов, поступков, их взаимоотношений и судеб, их отдельных столкновений. При этом ни одна судьба, ни один конфликт не прослеживаются целостно от начала до конца. Все они намечаются как бы пунктиром, прерывно, эпизодично. О целостности можно говорить только применительно ко всему мотиву, всему идейно-тематическому комплексу. Как писал сам Горький в «Литературной газете» в 1931 году, «пьеса делается, как симфония: есть основной лейтмотив и различные вариации, изменения его».
Мы мало знаем о жизни Квашни, но ее образ входит в сложное многоголосие пьесы: Квашня появляется в начале как носительница иллюзии о замужестве и в конце — как утратившая свою утешительную иллюзию, примирившаяся с неприглядной действительностью. Ее судьба и ее «голос» вводятся в «контрапункт» сценического движения.
Вчитаемся внимательно в экспозицию. В бытовом плане — это клубок мелких ссор сожителей ночлежки. В фабульном плане он не имеет никакого значения. Сцепившиеся Квашня и Клещ не станут дальше ни воевать, ни объединяться в «союз» против кого-то третьего. Параллельная перебранка персонажей — случайность, роль ее незначительна. Но именно в этой внешней случайности и незначительности складывается центральный организующий лейтмотив: Квашня и Настя утверждают утешающие иллюзии, а Барон и Бубнов отрицают их и глумятся над их приверженцами. В начале пьесы нас вводят в образ жизни этих людей. Утвердить себя можно только через попрание, подавление, прямое уничтожение другого человека. Либо ты истязаешь другого, либо другой истязает тебя.
Как относиться к бесчеловечной жизни обездоленных, угнетенных? Терпеливо им нести свой крест? Смягчить муку других состраданием? Отдаться утешающим иллюзиям? Протестовать? Искать каждому для себя активный выход, скажем, в труде? Различные ответы на эти вопросы разъединяют или так или иначе сводят героев пьесы, которые находятся как бы в состоянии ожидания.
Появление Луки приводит все в движение. Это, безусловно, завязка. Все, что ранее медленно вызревало и худо-бедно разрешалось, теперь выплескивается на поверхность. В рутинной ночлежной жизни происходят не виданные прежде события: проявляют твердость характера и стремление вырваться со дна жизни Актер, Пепел, Наташа, Настя; «очеловечиваются» Клещ и даже Бубнов. В четвертом действии пьесы все полны какого-то свежего задора, силы, молодости, любви, понимания. В то же время остаются и ненависть, и презрение друг к другу, и непонимание друг друга. Сам-то Лука всех понимал, но, уйдя, не раскрыл ночлежникам секрета, как научиться понимать друг друга.
В финале пьесы автор привел персонажей к прямому столкновению их сущностей и правд. Спор завязывается по поводу Луки. Каждый выдвигает свое понимание старика и обвиняет всех остальных в абсолютном непонимании:
«Настя. Хороший был старичок!.. А вы... не люди... вы — ржавчина...
Клещ. Он — жалостливый был... у вас вот... жалости нет...
Татарин. Старик хорош был... закон душе имел!
Актер. Невежды! Дикари! Мель-по-ме-на!
Сатин (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы — все — скоты! Дубье... молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, всех хуже!.. Ты — ничего не понимаешь...»
Далее следуют слова Сатина, в которых сформулирована горьковская «человекоправда»: «Человек — вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека.) Понимаешь? Это — остроумно! В этом — все начала и концы... Все — в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это — великолепно! Это — звучит гордо!»
Но монолог Сатина — не кульминация четвертого акта пьесы. Действие идет дальше и от разговоров переходит в более высокую и трудную (ибо она ближе к жизни) сферу поступков. И здесь одно за другим совершаются «людьми дна» свободные деяния. Впервые щедр и добр к людям Клещ... Барон впервые задумывается над жизнью... А Настя впервые отвела душу в наслаждении местью, издеваясь над рассказом Барона о своем прошлом. Но кульминация еще впереди. «Ворон» Бубнов приходит добрый и щедрый и угощает всех; и бывший полицейский Медведев и педантичный Татарин размягчаются; и вот уже звучит песня — все сливаются во всеобщем воодушевлении, и сердца стучат в гармонии друг с другом.
В песне найдено то взаимопонимание, согласие мыслей о жизни и старике, которого никак не удавалось достигнуть путем рассуждений.
И наконец совершается последнее (а в условиях ночлежки и высшее) деяние свободной воли пробудившейся личности. Это — самоубийство Актера. Оно испортило песню (так же, как песня перед этим прервала рассуждение). Вот она, последовательность освоения «человекомира»: мысль, песня, поступок.
В людях проснулся идеал Человека — и это первый шаг в постройке нового «человекомира». Это выступает как пробуждение хаотической множественности людских «Я»: воль, стремлений, правд.
В пьесе есть любовный треугольник — Пепел, Наташа и Василиса. Пепел, бывший любовник Василисы, порывает с ней и сходится с ее младшей сестрой Наташей, но счастье их непродолжительно. Брошенная Василиса мстит и губит обоих влюбленных. Этого достаточно, чтобы сделать сюжетную пьесу с эффектной интригой убийства Костылева. Но в таком случае идея Правды, образы Луки, Сатина, Актера и Бубнова стеши бы лишними, тормозящими и обременяющими действие.
Пьеса М. Горького о другом — о том, что в теории и в жизни все — по- разному. «Дно» здесь иносказательно. Это модель мира, в котором жертвы не только стонут, но и обсуждают свои стоны. При этом Горький отнимает у них главную привилегию жертвы — безответственность за свою погибель.
«Дно» Горького метафорично, иносказательно, это условная модель определенных жизненных ситуаций и человеческих взаимоотношений. Горький пытается проверить теоретические ценности и нравственные нормы жизненными ситуациями. Вот тебе ситуация — попробуй, выведи из нее свое объективное суждение, поступи правильно. Куда ни кинь, всюду клин. Пришел старик и взбаламутил это болото. Пьеса построена как симфония абсолютно житейских ситуаций, на которые не распространяются умозрительные принципы философов.
Художественная ценность пьесы далеко не всегда определяется идейной глубиной и актуальностью данного в ней ответа на жизненно важный вопрос. Чаще хорошие драмы просто ставят умные, мучительные для человека вопросы — и это обеспечивает таким пьесам бессмертие. Вспомним хотя бы «Гамлета».
Советским критикам очень хотелось увидеть в пьесе пропаганду деятельной (революционной), а не пассивной (проповеднической) любви к людям. Но многого ли стоит политическая активность без «человеческого измерения»? Этот вопрос красной нитью проходит через проблематику всей русской литературы XIX в. Еще Пушкин в стихотворении 1830 года «Герой» размышлял на ту же тему:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...
Оставь герою сердце!
Что же Он будет без него?
Тиран...
Пьеса «На дне» сильна не столько своими ответами, сколько вопросами, вырастающими из самой гущи жизни, из самых насущных человеческих потребностей. А вопросы плохо задаются, когда все ладно да гладко. Потому пьеса «На дне» полна контрастов, резких столкновений доброго и злого, низкого и высокого, материального и духовного, комического и трагического.
Комментариев 0