Трагедия Катерины в "Грозе"

Статья для подготовки к сочинению на тему: Трагедия судьбы Катерины в пьесе А. Н. Островского «Гроза»

По традиции пьеса А. Н. Островского «Гроза» считается социально-бытовой драмой, так как в ней особое значение придается быту. В соответствии с другим жанровым определением «Гроза» – это трагедия. Главная героиня этой пьесы Катерина Кабанова оказалась вовлеченной в неразрешимый конфликт, развитие которого повлекло за собой ее страдание и в конце концов гибель. Характер этого конфликта скорее внутренний: героиня гибнет не только из-за столкновения с противостоявшими ей внешними силами в лице ее свекрови и окостеневшего патриархального уклада жизни города Калинова, но и в результате неразрешимого противоречия в ее сознании. Ей не удалось примирить свой порыв к свободе, выразившийся в любви к Борису, с нормами традиционной морали, с точки зрения которых такое чувство для замужней женщины – это смертельный грех.

Действие пьесы начинается на высоком и обрывистом волжском берегу, с которого видны заречные дали. Они вводят мотив простора и полета, неразрывный с образом главной героини. В финале этот мотив трагически трансформируется. В начале пьесы Катерина появляется на сцене, мечтая раскинуть руки и взлететь с прибрежной кручи, а уходит из жизни, падая с этого обрыва в Волгу.

Для общей концепции пьесы очень важно понять, что Катерина родилась и сформировалась в патриархальных «калиновских» условиях, а не появилась откуда-то из просторов другой жизни, другого исторического времени. Ведь Калинов и современная ему Москва, где кипит суета и уже построена железная дорога, о которой рассказывает Феклуша, – это разное историческое время.

Островский подробно говорит об этом уже в экспозиции пьесы, когда Катерина рассказывает Варваре о своей жизни в девичестве. Это один из самых поэтичных монологов героини. Здесь нарисован идеальный вариант патриархальных отношений и патриархального мира вообще. Главный мотив этого рассказа – мотив всепронизывающей взаимной любви и свободы. «Я жила, ни о чем не тужила, точно птичка на воле... что хочу, бывало, то и делаю», – рассказывает Катерина. Но это была «воля», совершенно не вступавшая в противоречия с укладом замкнутой жизни, весь круг которой ограничен домашней работой и религиозными мечтаниями. Это мир, в котором нет насилия и принуждения. Однако Катерина живет в эпоху, когда сам дух этой морали – гармония между отдельным человеком и нравственными представлениями среды – исчез и окостеневшие формы отношений держатся только на насилии и принуждении. Ее чуткая душа уловила это. Выслушав рассказ невестки о жизни до замужества, Варвара удивленно восклицает: «Да ведь и у нас то же самое». «Да здесь все как будто из-под неволи», – произносит Катерина в ответ.

Важно, что именно здесь, в Калинове, в душе незаурядной, поэтичной Калиновской женщины рождается новое отношение к миру, новое чувство, неясное еще самой героине. Она смутно предчувствует появление какого-то чуда, чего-то необыкновенного и вместе с тем недоброго в своей жизни. Это похоже или на новое начало или на конец. Это смутное чувство, которое Катерина не может, конечно, объяснить рационалистически, – просыпающееся чувство личности. В душе героини оно, естественно, принимает форму не гражданского, общественного протеста – это было бы несообразно со всем складом понятий и всей сферой жизни купеческой жены, – а индивидуальной, личной любви. В Катерине рождается и растет страсть, но страсть, в высшей степени одухотворенная, бесконечно далекая от бездумного стремления к потаенным радостям.

Проснувшееся чувство любви воспринимается Катериной как страшный, несмываемый грех, потому что любовь к чужому человеку для нее, замужней женщины, есть нарушение нравственного долга. Моральные заповеди патриархального мира для Катерины полны своего первозданного смысла. Она всей душой хочет быть чистой и безупречной, ее нравственная требовательность к себе безгранична и бескомпромиссна. Осознав свою любовь к Борису, она изо всех сил стремится ей противостоять, но не находит опоры в этой борьбе.

И действительно, вокруг нее все уже рушится. Для Катерины форма и ритуал сами по себе не имеют значения: ей нужна сама человеческая суть отношений, некогда облекавшихся этим ритуалом. Именно поэтому ей неприятно кланяться в ноги уезжающему Тихону, и она отказывается выть на крыльце, как этого ожидают от нее блюстители обычаев.

Однако это стремление к воле, поселившееся в ее душе, воспринимается самой Катериной как нечто гибельное, противоречащее всем ее представлениям о должном. В верности своих моральных убеждений Катерина не сомневается, она только видит, что никому в окружающем ее мире и дела нет до их подлинной сути. Уже в первых сценах мы узнаем, что Катерина никогда не лжет и «скрыть-то ничего не может». Но это ведь она сама говорит в первом действии Кабанихе: «Для меня, маменька, все одно, что родная мать, что ты. Да и Тихон тебя любит». Так она и думает, раз говорит. Но свекрови не нужна ее любовь, ей нужны лишь внешние выражения покорности и страха, а внутренний смысл и единственное оправдание покорности – любовь и доверие к старшему в доме – это ее уже нисколько не трогает.

Сцена отъезда Тихона – одна из важнейших в пьесе и для раскрытия психологии и характера героини: с отъездом Тихона, с одной стороны, устраняются непреодолимые внешние препятствия для встречи Катерины с Борисом, а с другой – рушится ее надежда найти внутреннюю опору в любви мужа. Изнемогая в борьбе со страстью к Борису, в отчаянии от неминуемого поражения в этой борьбе, она просит Тихона взять ее с собой в поездку. Но Тихон совершенно не понимает, что происходит в душе жены: ему кажется, что это пустые женские страхи, и мысль связать себя семейной поездкой представляется ему совершенной нелепостью. Глубоко обиженная Катерина хватается за последнее, внутренне чуждое ей средство – обряд и принуждение, хотя она только что была оскорблена официальным наказом, который дает ей под диктовку матери смущенный этой процедурой муж.

«Гроза» – не только трагедия любви. С известной долей условности ее можно назвать и трагедией совести. Когда падение Катерины совершилось, подхваченная вихрем освобожденной страсти, сливающейся для нее с понятием воли, она становится смелой до дерзости. Решившись, уже не отступает, не жалеет себя, ничего не хочет скрывать. «Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда!» – говорит она Борису.

Но это как раз и предвещает дальнейшее развитие трагедии – гибель Катерины. Сознание греха сохраняется и в упоении счастьем, и с огромной силой овладевает ею, как только счастье кончилось. Она не видит другого исхода, кроме смерти, и именно полное отсутствие надежды на прощение толкает ее на самоубийство – грех еще более тяжкий с точки зрения христианской морали. Не отказ Бориса убивает Катерину, а ее безнадежное отчаяние примирить совесть с любовью к Борису и физическое отвращение к домашней тюрьме, к неволе.

Мир Катерины рухнул, и она не осилила, не пережила своего испытания. Трагедия предполагает трагическую вину – эта вина и есть самоубийство Катерины. Но, в понимании Островского, вина именно трагическая, неизбежная. Гибель Катерины предрешена и неотвратима, как бы ни повели себя люди, от которых она зависит. Она неотвратима потому, что ни самосознание героини, ни весь уклад жизни, в котором она существует, не позволяют проснувшемуся в ней личному чувству воплотиться в бытовые формы. Она не может даже убежать, потому что ее вернут.

Катерина – жертва не столько кого-либо из окружающих персонально, сколько хода жизни. Мир патриархальных отношений и связей умирает, и душа этого мира уходит из жизни в муках и страданиях, задавленная окостенелой, утратившей смысл формой житейских связей. Смертью героиня освобождается и от внешнего гнета, и от терзающих ее внутренних противоречий.

Под пером Островского социально-бытовая драма из жизни купеческого сословия переросла в трагедию. Через любовно-бытовую коллизию был показан эпохальный перелом, происходящий в простонародном сознании. Просыпающееся чувство личности и новое отношение к миру оказались в непримиримом антагонизме не только с реальным состоянием современного писателю патриархального уклада, но и с идеальным представлением о нравственности, присущим высокой героине.